Иногда Осе казалось, что окна на океан – облегчение, а иногда – что это такая злая шутка. С одной стороны шум воды в приоткрытое окно и солоноватый воздух успокаивали, навевали мысли о доме, сказочном подводном царстве, а с другой... Эта ностальгия не облегчала существования. Чем реальнее казалась сказка, тем страшнее было в нее верить, ее проживать. Голоса так и не было, ноги болели даже на пушистом ковре. Осе столько хмурилась, что только чудом не заработала себе лишнюю морщину.
Во сне было еще хуже. Каждой следующей ночью образы сестер, и отца, и бабушки проступали все ярче. Они звали Осе обратно, к себе, в янтарный дворец, все сокрушались, что она так сбежала от них, ни с кем не простившись. Мечась по постели, Осе пыталась отвечать им, но все равно не могла издать ни звука.
Повернувшись на бок, Осе увидела во сне, что за краем постели плещется океан, и вот к поверхности подплывают размытые силуэты, вот сестры вынырнули и протянули к ней руки... Рука Осе свесилась с края постели, и прикосновение влажных пальцев показалось таким реальным.
"Мы отдали наши волосы ведьме!" сестры перебивали друг друга и чуть не плакали, хватая Русалочку за руку, "Все, все отдали мы, чтобы спасти тебя! Она передает тебе нож, видишь, какой острый!"
Осе уже видела эту сцену во сне, снова и снова она всплывала, только сегодня прикосновение холодной, мокрой рукояти показалось невероятно настоящим, и мольбы сестер звучали громче, и их лица, обрамленные грубо обрезанными волосами, проступали все четче...
Отдернув руку, Осе вздрогнула и проснулась. Выдохнула, посмотрела на ладонь, в которую сестры вкладывали нож, но та не была мокрой. Правда, стоило сфокусировать взгляд в том направлении, как нож все же попал в поле зрения. Он мирно лежал на тумбочке рядом.
Открыв рот в беззвучном вскрике, Осе отпрянула на другую сторону кровати, да так, что чуть не свалилась на пол. Это был тот самый нож, от морской ведьмы, старый, даже старинный, должно быть, старая колдунья подобрала его с одного из затонувших кораблей и зачаровала. Осе дикими глазами смотрела на него, и часто-часто дышала.
Ну вот и все. Вот и нож. Принца нашли вчера, сегодня уже нож. Значит, даже свадьба не должна состоятся. Что там, до рассвета нужно управится – так это скоро, вон небо уже озарилось ранними лучами. Принцу не нужно ни на ком женится, или его принцессой оказалась какая-то горничная и они уже увиделись. Все, все, поздно, вот уже нож, и если Осе не убьет принца до рассвета, то растворится в морскую пену. Нет времени найти морскую ведьму и договорится, нет, нет, за ней пришли, как за Дровосеком.
Она закрыла рот рукой, хотя по прежнему не могла издать ни звука. Только дышала часто-часто, и наконец зажмурилась от ужаса. Кто-то был в ее комнате, или нож объявился сам, в любом случае вот оно, уже так близко, кому-то очень нужно довести ее сказку до конца. Запирайся, не запирайся, сторонись принца или нет, вот-вот все произойдет. Она не убьет принца до рассвета, она превратится в морскую пену. Осе обхватила голову руками, ногтями пробираясь сквозь волосы, и лепеча беззвучно "Нет, нет, нет". Ее трясло, и хотелось только одного – чтобы все закончилось. Любым способом, только чтобы этот ужас прекратился.
Как же жаль было сестер и отца, и бабушку, которые не заслужили потерять глупую маленькую Русалочку вот так. Их образы всплывали снова, стоило закрыть глаза, и звали, звали, звали, и уговаривали взять нож, но Осе даже взглянуть на тот не могла решиться. Ей никогда не хватит духу никого вот так убить. Но как же безумно хотелось к семье, домой, в янтарный замок. Увидеться с ними со всеми еще хоть раз...
Осе вдруг резко выпуталась из одеяла, огляделась, и побежала, прямо в чем была – в одной ночной рубашке, за дверь. Ножи врезались в стопы, но сейчас во всем теле настала отчаянная немота, и ужас притупил все чувства, позволяя бежать. Прямо босиком. До лестницы, по лестнице вниз, по холодным плитам в холле, и на улицу. Утренней прохлады Осе будто не заметила, она так и бежала босая, не обращая внимания на боль в ногах, всю дорогу через мощеный двор, под собственные окна, где остров обрывался в океан, надо только влезть на парапет... Ветер как будто услужливо подталкивал, с ним Осе влезла, обдирая колени, устроилась на краю. Внизу, под водой примерещились знакомые силуэты – фигуры как будто увеличивались, подплывали ближе – они ждали! Белая, почти прозрачная кожа сестер. Наклонившись, Осе беззвучно произнесла: "Я не могу убить принца, не могу, простите меня, простите, я пришла попрощаться!"
И они протянули к ней руки.
И Осе наклонилась и протянула руки к ним.

Она уже почти дотянулась, как ей казалось, стоило только перестать бояться и сорваться вниз, они бы поймали... Русалки могут дышать и над водой, все успели бы ее обнять на прощание еще раз, и все было бы хорошо, но вдруг Осе оказалась на холодных плитах, запуталась в чьих-то руках и какой-то ткани.
"Нет, нет, нет, пустите, мне нужно к ним".
Беззвучно открывая рот, Осе вырывалась с отчаянным остервенением, не обращая внимания, кто ее догнал. Часть ее боялась, что это он. Тот, кто все это устроил, кто подложил ей нож, и кто теперь должен был оттащить ее в кислоту, или любым другим путем буквально превращать ее в пену.
И не вскрикнуть. Не расплакаться.
Так же, как она раньше бежала, Осе теперь боролась, чтобы выпутаться из этого клубка. Хотя бы завершить сказку на своих условиях, с семьей. Так лучше, так всем будем лучше. Наугад двинув локтем, она затем умудрилась встать. Вмешательство мало умерило ее пыл. Осе тревожно оглянулась на занимавшийся восход. Небо светлело, солнечные лучи акварелью вливались в ночную темноту, отгоняя ее прочь.
Осе вернулась к парапету, но теперь лишь оперлась на него руками, чтобы заглянуть за край, убедиться, что сестры еще там. Ей все еще мерещились под водой бледные образы, а может и не мерещились, может она видела ровно то, что побудило древних выдумать русалок. Собравшись было снова влезть, Осе наконец оглянулась посмотреть, с кем боролась.
Ее не хватило на то, чтобы заподозрить или не заподозрить в управляющем виновного, она только взглянула на него затравленно. Вспомнила, что он ее не слышит. Попыталась одним взглядом попросить, умолять, чтобы больше не мешал, объяснила, что ей пора, и вновь полезла на парапет.

Ей бы и хотелось посопротивляться, только даже Осе в своем нервном состоянии сообразила, что уже смысла нет. Из настойчивых рук Тильмана, как и из пледа, она не вырвется, не на больных ногах. Холод после поцелуя Снежной Королевы легко было игнорировать, но ноги болели все более убедительно. Плечи Осе поникли, она еще раз оглянулась на светлеющее небо, повесила голову, вздохнула и позволила отвести себя в дом. По пути сообразила, что есть еще шанс успеть повидаться с сестрами, до того как...
Как что – она и сама не знала. Тильман до сих пор слишком убедительно играл непонимание, чтобы Осе подозревать его в злых замыслах, но кому-то нужно было всучить ей этот нож и довести, добить ее сказку. Может, Осе и не хотела повторить участь Дровосека, но раз кто-то задался такой целью, то хотелось уйти на своих условиях. Если есть нож, то есть и сестры...
Осе даже писать ничего не нужно. На пороге дома она вновь взяла разгон. Вероятно, можно успеть. Показать Тильману нож, и он все поймет, и отпустит ее попрощаться. Не вырываясь, Осе тем не менее заспешила по лестнице, по коридору, поворот, и вот эта комната, где даже дверь все еще так и осталась распахнутой.
Остановившись на пороге, Осе не решилась войти. Удерживала плед, не столько греясь, сколько чтобы не падал. Вытянув руку и выразительно посмотрев на Тильмана, она ткнула пальцем в нож, который так и лежал на тумбочке возле смятой постели. Затем Осе с отчаянием в глазах показала ему на окно, на небо, и постучала пальцем по запястью, как по часам.

Кроме скал еще была та лестница. Жаль, Осе про нее позабыла. Можно спуститься к самой воде, и сестры бы вынырнули, и держали бы ее за руки, пока она бы пеной не стекла к ним. Но Тильман в любом случае ее не пустит, даже на лестницу. Сил бороться не было, или даже спорить, яростно и торопливо печатая в телефоне, забывая знаки препинания...
Лицо Осе приобрело выражение ужаса еще раз, когда управляющий вызвался убить принца. Она тут же помотала головой. Этот человек ни в чем не виноват, пусть даже в сказке принц обращался с Ручалочкой никудышно. Этот реальный моряк не выбирал себе такой роли, точно так же как Осе не выбирала себе ипостась Русалочки. Он не должен умирать, не за Осе, она никогда бы не смогла принять мысль, что ее собственная жизнь более весома, чем чья-то еще. А кроме, того, кажется, на ее ноги должна была пролиться кровь как принца, так и принцессы, чтобы они срослись в хвост. Не хватало еще искать эту женщину, и убивать еще и ее.
Вновь опустив голову, Осе вошла к себе в комнату, как приговоренный преступник – в камеру. Прав Тильман или нет, его слова можно проверить или опровергнуть только одним способом – дождаться рассвета. Если к сестрам он ее не пустит, Осе все равно, где ей растворяться, в случае такого исхода. Выжить сейчас казалось равно безрадостным тому, чтобы сказка сбылась. Выжить – значило еще день, два, три, сколько получится, существовать немой, нервной калекой.
Дойдя до кровати, Осе села на край, отпустила плед сползти с плеч, уронила руки на колени и стала с отсутствующим выражением лица смотреть в окно.

Тому, что он принес ванночку, Осе не удивилась, но ощутив его руки, и как сам опустил ее ноги в воду, вооружившись мылом и добыв себе целый стул, как для полноценной процедуры, она вздрогнула и странно посмотрела на него. Внимание Тильмана не было навязчивым, где-то на нормальном, человеческом уровне Осе было приятно и где-то даже лестно, с другой стороны, она чувствовала вину за то, что он так близко к сердцу принимает ее сказку. Теперь на нее накатывал стыд, что подняла его таким ранним утром, которое еще можно счесть за ночь, что настойчиво пытается покончить с собой у него на глазах, и вообще... Не проявляет достаточно благодарности.
Только Осе не знала, как благодарить, и никак не могла перестать бояться за свою жизнь. Ее напугали, и она испугалась, в целом, все логично, и сестер правда хотелось увидеть. Желательно при том, конечно, выжить, и вернуться к ним, здоровой и с голосом, но если этого не суждено, то Осе хотела лишь исправить те ошибки, что допустила маленькая глупая полу-селедка.
Не мешая Тильману, Осе повернулась, нашарила под подушкой свой телефон, вытащила провод зарядки, и набрала вопрос:
"Вы правда смогли бы убить моего принца?"
Она отказалась, когда он предложил радикальное решение проблемы, но в тот момент даже не задумалась, как легко он это предложение сделал. Ее жизнь не должна стоить больше, чем чья-то еще, ни в ее собственных глазах, ни в чужих. Поколебавшись, Осе все же показала управляющему экран.

Что еще она могла ответить?
Осе только кивнула, принимая его ответ к сведению. Решительность управляющего тогда ее правда отвлекла и озадачила, в общем, так, как если бы она слепо и сразу ему поверила. Возможно, так оно и было. Тильман вообще с самого ее приезда очень пекся о ней. Носил ванночки, еду, проведывал, и сам, лично, а не через третьи лица или младшие чины в доме. Теперь Осе снова чувствовала неловкость за свою сказку, за свое существование, за то, что выдернула его из постели в такую рань.
Она тоже взглянула на окно, за которым небо все озарялось, а с телом ничего не происходило. Нигде не жгло, не кололо, ничего не растворялось и не стекало вот сюда же, в ванночку. Посмотрев, как управляющий методично практически обнимает ее ноги полотенцем, и не найдя в себе духу оттолкнуть его или сил их отдернуть, Осе вернулась к своему телефону, машинально покачав головой перед тем, как написала ответ.
"Я не хочу спать. И не могу. Во сне хуже. Я во сне вижу их всех."
Подразумевала семью и даже принца, и голос ведьмы, потому что лица той разглядеть все еще не удавалось, иначе, может, Русалочка бы и ее узнала из числа увиденных в поместье людей.
Помолчав, подумав, она дописала еще строчку:
"Я могу вас попросить еще посидеть со мной?"
Осе толком не знала, зачем спрашивает. Истерика спала, а дальше занимать управляющего было глупо. Разве что одиночество. У нее не было на острове знакомых. Ну, Хедегор, которому тоже плохо и тоже нужна помощь передвигаться по поместью. Даже если Осе сумеет раздобыть его контакт, он едва ли сможет прочитать ее сообщение, а звонить не может она. За пару дней в поместье ей некогда было заводить новые знакомства. Ходить больно, говорить никак, у хозяев еще больше забот, вот она и сидела в своей комнате, и о ее беде знал толком один только Тильман.

Когда он ее укладывал – усаживал, укутывал – Осе поймала себя на мимолетном желании уткнуться в него лбом и разреветься. Удержалась. Потому что если второе попросту никак, то первое не имеет смысла и покажется странным. Может, он единственный так сейчас о ней заботился, но это ничего не значило. Просто больше некому и он делает то, что должен.
Ситуация действительно казалась безвыходной, и Осе очень тяготилась всем своим существованием.
"Спасибо," напечатала она, и первое мгновение безвольно уронила руки на колени.
В этом Тильман прав. Вот, утро наступило, она ни во что не превратилась. Принц, очевидно, жив. И что же дальше? Кто-то будет преследовать ее во сне и наяву, подбрасывать ножи, подстрекать к самоубийству, а решения не будет. Что тут решать, когда у анонима с террористическими наклонностями такие способности, что он проникает в закрытые комнаты и даже в сны. Что же теперь делать, если не умирать?
Осе попросила управляющего остаться, но теперь даже не знала, о чем с ним поговорить. Присутствия хватало, но одновременно она опять смущалась, что задерживает его возле своей постели, как больной - уставшую сиделку. К счастью, у него самого нашлось, что сказать.
"Со мной сложно перемолвиться словечком," напечатала она в ответ, "Особенно если персонал занят. Я не отказываюсь, просто не уверена в своей пригодности к такой задаче."