За кораблем Осе наблюдала с балкона. Ей сказали, он будет к одиннадцати, и она до последнего не могла решить, ехать ей или нет. Что она станет делать в Копенгагене? Агент очень быстро потерял к ней интерес, как только врачи развели руками по поводу ее голоса, передвигаться больно. Запереться в квартире, пытаться среди знакомых найти того, кто станет приносить ей продукты... Вот так жить затворницей, трясясь от страха, что где-то тот принц найдет ту принцессу, и тогда рано или поздно Осе настигнет-таки каноничная участь Русалочки.
А если остаться на острове, будет ли с этого хоть какой толк...
Как раз в этот момент погода стала портиться. Осе услышала налетевший ветер, поднялась из кресла и добралась до окна. Обещанный корабль опережал график, но море тому не радовалось.
... Под толщей океана буря тихая. Шумит где-то далеко над головой, а пока ураган воронку не соберет, на дне его можно не заметить. Рыба разве что ведет себя беспокойнее, и норовит опуститься поглубже. Но Русалочка помнила бурю и на поверхности. Там тоже гремело, и ветер свистел, и море щетинилось волнами, терзая корабль, только другой, старинный, с парусами.
Когда эти воспоминания нахлынули, Осе отвернулась от окна, глядя перед собой и стараясь ровно дышать. Затем ударила молния. Осе вздрогнула, даже не глядя зная, что произошло. Сказки не хотят пускать их домой, и вот шторм на море, болезненно знакомый. Выглянув снова, Осе прикрыла рот рукой, не увидев больше корабля, а только крохотную шлюпку.
Продолжив смотреть, Осе увидела, как в море вылетели две птицы, у шлюпки превратились в людей, выловили одного человека и доставили его на остров. Когда бурю пережил только один – у Русалочки это снова вызывало очевидную ассоциацию, и она заспешила в холл, где пострадавшего будут встречать.
Заспешила так, как смогла. Охваченная беспокойством, Осе почти не замечала боли, но все равно двигалась медленнее, чем могла бы. В холле она увидела Тильмана и остальной персонал, вскоре внесли и моряка. Сразу же его обступили и понесли, но Русалочке хватило одного взгляда на лицо. Оно было повзрослевшим, а не юношеским, но это несомненно было знакомое ей лицо. Тогда Русалочка сидела на берегу рядом с принцем, разглядывала его и прикасалась, как загипнотизированная. Принца понесли в противоположном направлении от комнаты Осе, и когда Тильман остался в холле один, она вытащила телефон и нашла его номер, заодно выходя из своего укрытия.
"Я знаю, кто это," напечатала она.

Осе сама не знала, чего она скрывалась до этого, но топталась за колонной, чтобы только вытянуть шею и увидеть моряка, а вышла только когда тот исчез из поля ее зрения. Кивнув Тильману на вопрос, она опустилась на предложенный стул, и опять уставилась перед собой, растерянно уронив руки на колени.
Снова она хмурилась, задаваясь вопросом – а что же дальше?
Вероятно, этим вопросом задавались вообще все, кто находился на острове. Особенно сейчас, когда стало ясно, что корабля не будет. Ни этого, ни какого-либо другого. Город больше не вышлет своих людей на гибель. И военный вертолет никто не вышлет, потому что молния достанет и тот, изрешетит точно так же, и отправит на дно.
Русалочка очень бы хотелось отправиться на дно, где нет ни штормов, ни принца, ни боли в ногах. Домой, в янтарный замок, отыскать отца и бабушку, и извиняться за то, что тогда глупой маленькой девчонкой сбежала к ведьме. Только ей никак не вернуться. Ее тело больше не приспособлено к счастью.
Перехватив телефон, Осе наконец напечатала:
"Его принцессу вы пока не встречали?"

Запирайся, не запирайся, ей некуда себя деть. Она не умела жить с тем, каким стало ее тело. Не было терапевта, который отвадил бы ее от депрессии и осознания, что Осе больше не может быть частью нормального, не инвалидного мира. Больше она никому не нужна, ни слушателям, ни студентам. Может что-то писать, или набирать, и переносить данные в базу, работать из дома... Это если выберется отсюда живая, а явление принца стало знамением скорее об обратном.
Оперевшись на колени локтями, Осе спрятала лицо в ладонях. Ей было не расплакаться, хотя как же мучительно хотелось. Что же дальше. Спасения нет. Загадочная неуловимая сила толкает ее сказку сбыться. Ей грозит смерть, раствориться в морскую пену, или стать этим странным призраком воздуха. Все равно не жизнь. Возвращения к нормальному состоянию больше не будет, эта увереннасть впитывалась в Осе все глубже.
Отняв одну руку от лица, она взялась за телефон, другой печатая еще строчку Тильману.
"Знаете, я бы предпочла, чтобы он оказался кем угодно другим. Лучше бы он утонул вместе со всеми."
Она не была злым человеком, просто ей было очень плохо и она не хотела разбираться с еще одним персонажем своей сказки. Осе хотела домой. В любое "домой" – хоть в Копенгаген, хоть на дно морское, только чтобы все кончилось.
"Извините, я не это имела в виду," поскорее поправилась она, но скорее из вежливости, чтобы никто не мог обвинить ее в злом умысле. "Я пойду к себе."
Затворница, не затворница, а делать ей было нечего. Больно ходить, даже чтобы открыть дверь обслуживающему персоналу. Кто-то стучал к ней утром, когда она не спустилась на завтрак, но Осе не встала с постели, чтобы открыть. Потом стук прекратился. Голода она все равно не чувствовала, вообще ничего не чувствовала, кроме измождения.

Ну, Осе до сих пор казалось, что сообщением о принце она исчерпала свою пользу. Больше ей помочь нечем, нужно вернуться, запереться, не путаться под ногами, держаться подальше ото всех, особенно от своей сказки.
Вот она и удивилась такой решительной заботе. Почему-то действия Тильмана, когда он еще только уводил ее вниз, в недра служебных помещений, не вызывали у нее опасений. Он же Крысолов, совершенно ей не опасный и в ее погибели, вероятно, не заинтересованный. Весь вчерашний день он вел себя очень заботливо, вот только Осе не ожидала столь скорого продолжения.
Оглядываясь в кабинете, пока он выходил, она гадала, что, может, Тильману встретилась не принцесса, но морская ведьма, или что он разузнал хоть что-то об изменении хода сказок, или одного отдельно взятого проклятия. Ее тронуло, что он так истово носил ей ванночки, а потом на поднос она уставилась с некоторой неловкостью.
Подняв взгляд, Осе им попыталась все и выразить. Что тронута, что ей хочется плакать от такого отношения к себе, и в то же время хочется съежиться от внимания, забраться к себе в раковину, не быть обузой, и чтобы занятой человек не считал себя обязанным тратить на нее время. Вот все это – одним взглядом.
Стряхнув самые разношенные из своих балеток, Осе, тем не менее, не удержалась, и сунула ноги в воду, а затем все же набрала полный ответ в телефоне:
"Большое спасибо, мистер Тильман. Боюсь, я не голодна, но мне очень приятна ваша забота. Мне не хотелось бы отрывать вас от важных дел."

Вздохнув, как будто от безысходности, Осе себе налила просто черный. Датчане часто вообще не заморачиваются с кофе, в домах многие готовят кофе в таком большом термосе, сразу на семью или на одного, но надолго. Хитроумно сочетать специи Осе не умела, вот и не пыталась выпендриваться. Правда, когда налила – ей хватило вкуса понять, что кофе очень хороший. Она с одобрением и благодарностью улыбнулась Тильману, но на остальную еду так и смотрела немного потерянно. Голода не было. Вчера они что-то ели, и с тех пор все только немело.
Чтобы больше не заставлять управляющего читать с ее телефона, Осе теперь просто писала ему сообщения.
"Мне так странно... Там, на корабле, были еще люди, они погибли, а мы сидим здесь и с кофе..."
Это нормально, когда гибель оглушает, когда головой понятно, что сделать ничего нельзя. Лодок не, вертолета нет, и даже если сама Осе поплывет – она сейчас уже не сможет глубоко нырнуть.
Да, конечно, делать нечего и надо двигаться раньше, но когда это осознание обрушивается через каких-то полчаса после трагедии, оно все еще дается тяжело. Осе заставила себя дотянуться до ломтика хлеба и тот даже надкусить.
Затем она ответила на поставленный Тильманом вопрос:
"В сказке кровь принца и принцессы должна была пролиться Русалочка на ноги, и тогда они срослись бы вместе. Вы же понимаете, что нам никак этого не проверить".
Впрочем, неизвестно, подойдет ли добровольно отданный образец из колотого пальца, но, кажется, гибель принца тоже была условием.

Отмахнуться было трудно, но бессилие помогало. Что она теперь может? Куда бежать, кого звать, если любое спасение постигнет та же участь, что постигла корабль? Вот Осе и сидела, смотрела в свою чашку озабоченным взглядом. Она так и не придумала, что станет делать, если корабль не придете, или она на нем не покинет остров. Что делать на острове? Помогать все прояснять, но какой от нее толк? Понимает она не лучше кого-либо, а для борьбы со злом у нее мало средств, и такие неудобные ограничения. Теперь все должны задаваться вопросом – что дальше?
Дальше придется жить, на острове, искать того, кто всему виной. Если он или она на острове.
Пожав плечами, Осе написала:
"Не знаю. О убийстве принца договаривались сестры Русалочки после того, как он уже женился, вероятно."
У Осе сердце сжималось не только за себя, а и за подводную семью. Они все отдали ведьме. Волосы, сокровища, и янтарный дворец целиком, "все, все отдали мы за твое спасение". Глупая девчонка. Где-о внизу дворец заняла морская ведьма, а семья так и осталась горевать без одной дочери.
Вновь посмотрев на Тильмана грустными глазами, Осе мелко, едва заметно покачала головой. Посидев и помолчав, она добавила письменно:
"Кто-то толкает сказки к тому, чтобы они сбылись. Я не хочу влюбляться в принца, он плохо обращался со мной, и мне не хочется страдать и волочиться, как пятнадцатилетняя дура, он всего этого не стоит. Ни один мужчина не стоит."

Наконец Осе сделала глоток кофе, даже не обратила внимания, что кофе очень хорош. Аккуратно поставила чашку на блюдце, и снова сложила руки на коленях, нервно сжимая одну ладонь в другой. Ей не приходило в голову попытаться поесть, поднос она воспринимала уже почти фоном, как натюрморт. Подумав над его вопросом, Осе покачала головой и объяснила, что имела в виду:
"Не осознанный, но и все осознанное происходит без моего на то решения. Я не договаривалась с морской ведьмой, но я лишилась голоса и мне больно ходить. Я не знаю, как это произошло, и как происходит все то, что мы уже видели за последние сутки, но я не хочу облегчать этому маньяку задачу и находиться рядом с принцем.  Русалочка так за ним таскалась, и ей для того хватило один раз его увидеть."
Положив телефон, Осе посмотрела в сторону, в пространство, тревожно хмурясь. Технически, она уже увидела принца, пусть только мельком. Ей хватило этого "мельком", чтобы узнать его, и больше рисковать она не хотела. Он в любом случае должен взять в жены другую, для Осе не будет никакой разницы, что там за решение примет принц, сама за него замуж она тоже не хочет.
Разве что... Замужество должно было избавить ее от проклятия, может, если потом развестись... "Сказка по расчету" какая-то получается.

Отвлекшись от невеселых мыслей, когда под носом что-то мелькнуло, Осе чуть не вздрогнула, и уставилась на скоун, как будто он тоже был явлением необъяснимым и зловещим, примерно как ее потеря голоса или неучтенный голос из динамиков. Ей потребовалась секунда на то, чтобы догадаться, что это же Тильман просто так настоятельно ее угостил.
Ему в телефон отправилось короткое "Спасибо".
Теперь уже из вежливости нужно было заставить себя укусить что-то еще раз. Своим ножом Осе отрезала от половинки с сыром маленький кусочек, и съела. Вкус чувствовался и отмечался рецепторами, как приятный, только чисто эмоционального желания продолжить есть не было, но Осе сразу отрезала себе еще кусочек, пусть лежит готовый отправиться в рот.
Тем временем она написала еще:
"Знакомиться с принцем – это лишь следовать сказке, а этого тот неизвестный и хочет. Я не знаю, что в данной ситуации правильнее, и я очень боюсь своего счастливого конца."
Ей нечего было стесняться в таком заявлении. Она не хотела ни смерти, ни в пену, ни в дочерь воздуха, которой летать триста лет и следить, как дети себя ведут. Хотелось под одеяло, укрыться с головой, и чтобы к утру все оказалось затянувшимся кошмаром, а в реальность вернулась привычная квартирка, фикус в углу и концерты иногда.

Сжевав еще кусочек скоуна, Осе замерла снова, только смотрела теперь не в пространство, а на Тильмана. Ей до сих пор было так странно, что он близко воспринял конкретно ее трагедию. Хотя, она не знала, может он и с другими сказочными персонажами ведет себя так же, но сейчас его слова были эквивалентом объятия, с голос таким решительным, что в нем слышалось угрожающее всему остальному миру заступничество. И приятный голос, негромкий, с какой-то загадочной дымчатой хрипотцой, хотя очевидно было, что простудой Крысолов не страдает.
Осе вспоминала сказку, и свое отношение к ней. Как Крысолов, обладающий широкими возможностями, как бы не сделал ничего такого, и в то же время несколько перевернул жизнь. Вместо того, чтобы убивать своих обидчиков, он отнял у них самое дорогое, и тех детей он не стал губить. Да, как бы они его одолели, если ему достаточно было бы увести их в реку, или с обрыва, или на растерзание лесным зверям. В нем так трудно было видеть антагониста и того дьявола, которого автор пытался изобразить, хотя если уж признавать это сравнение, то рассуждать о противоречии морали можно бесконечно.
Ощущения, что общается она сейчас с дьяволом, у Осе не было. Тильман такой же человек, как она, может, только со сказкой ему больше повезло.
"Спасибо," в который раз повторила она.
Помолчав, Осе напечатала пришедшую ей в голову мысль:
"Здесь он на виду. Если там за него все совершали сообщники по заранее условленным планам, то здесь замкнутое пространство и свидетели, которые теперь подозревают всех. Ему нужно действовать аккуратнее."
Именно потому она не собралась давать ему нитей в руки, оказываться даже в одной комнате с принцем. Больше Русалочка знать его не хочет. Пусть тонет, пусть схватывает воспаление легких, пусть находит свою принцессу, только без нее, все без Осе. У Осе есть Крысолов.

"Да, спасибо, все очень вкусно. Извините, у меня совсем нет аппетита."
Она съела еще кусочек скоуна, наглядно, но сил есть было еще меньше, чем сил бороться. Глядя теперь на все это богатство, что он ей устроил, Осе вдруг снова ощутила, что чем-то неудобна. Ему, да всему обществу. Тильман старался, а у нее кусок в горло не лезет, просто потому, что нервная система предпочла реагировать так. В Осе просыпалось какое-то отвратительное русалочкино желание угождать. Мелкая дрянь увлеклась идеализированным миром и убедила себя, что в своем не чувствует себя дома, а потом и при принце была скорее собачонкой, чем женщиной, и принцессе его сама несла шлейф. Из рыбы Русалочка превратилась не в человека, а в какое-то пресмыкающееся, хотя у змей достоинства и то больше, чем у нее.
Стиснув на мгновение пальцы так, что костяшки побелели, Осе попыталась пересилить в себе это ощущение собственной никчемности, и написала сразу много, целое эссе.
"Мистер Тильман, давайте так, я возьму еще всего понемножку к себе в комнату, и за день постараюсь одолеть, что смогу. Я не хочу показаться неблагодарной или невежливой, но я правда еще слишком подавлена, чтобы есть много. Мне приятно, что вы присматриваете за мной, но мне не хотелось бы заставлять вас посвящать мне слишком много времени, я представляю, что у вас очень много более важных забот по дому, особенно в связи с этим странным крушением. А я очень постараюсь все доесть и спуститься к ужину."

Торжества о нем о точно не думала. Ей не хотелось думать о том, что хоть кому-то – даже Морской Ведьме в ее человеческой ипостаси – было бы злорадно-приятно ее состояние. Осе не считала себя такой уж значимой личностью, и сама она никому не делала ничего плохого, чтобы кому-то точить на нее зуб, и теперь не хотела тянуть все одеяло на себя. Осе не подозревало управляющего в жалости, но когда он так заботился, она опасалась, что он считает ее случай самым тяжелым, а ведь она ничего, более-менее жива здорова, есть те, кому повезло меньше.
Вон принц, например, нуждается во внимании врача.
А Осе ничего, справится и без врача. Боль в ее ногах аномальна, но там нет риска инфекции или других неприятностей. Просто боль. Пройдет, если снять проклятие уж каким бы то ни было путем, это все можно выяснить потом. Ей только нужно смириться. Даже хорошо, что плакать она не может – не хватало еще тут разреветься управляющему в жилетку.
Поднявшись уже в обуви, Осе честно набрала себе тарелку – взяла еще хлеба и сыра. Если Тильман собирался потом отправить кого-то к ней с подносом, то она ведь может опять не открыть, а тут она хотела, чтобы он убедился – она точно взяла еду, как обещала, и поклюет что-нибудь до ужина. И допьет кофе.
Опираясь на Тильмана, ходить было как будто легче. Не потому, что опора, а почему-то еще... Осе вспомнила, как маленькой и рядом с принцем умудрялась совсем игнорировать боль, могла танцевать для него, и ходить невесомой походкой. Вот и сейчас она уже не семенила, как по стеклу. Может, соль помогала, или Осе просто привыкла...
У двери своей комнаты, повернувшись к управляющему, она постояла пару секунд, потом написала еще сообщение: "Извините, что со мной так сложно."